Каждая поездка в село, если не врезается в память, то какие-то впечатления оставляет. И это независимо от того, на какое мероприятие поехал — печальное или радостное (желательно второй вариант!), или в гости, а бывает, что и просто по делу.

Городская среда с ее неизменной претензией на комфорт, стала уже привычной, но хочется ощущать большего в своей родной республике. А это значит что при трактовке нынешнего житья-бытья нельзя ограничиваться «Ногирским поворотом», «Архонским перекрестком», «Гизельским» и «Черменским» кругами.

Занимательно ездить, смотреть, общаться и понимать тех, кто связал свою жизнь с селом, и не собирается ничего менять, какой бы трудной ни была эта сельская жизнь.

Изменилось ли село за последние годы или нет? Всё на поверхности — за новым домом или фундаментом зарождающего жилья сразу же возникает образ крепко стоящего на земле мужчины с цепким и уверенным взглядом в будущее. Когда видишь дом с рухнувшей черепичной кровлей с надписью на ржавых воротах «продается» и с номером телефона, никакого образа не возникает. Будущего здесь точно нет, оно за пределами сельской околицы.

Какой смысл разводить антимонии по поводу того, много или мало заасфальтировано улиц в отдельном взятом селе, сетовать на то, что местные девушки не хотят отставать от городских модниц, и тоже хотят ходить на высоких каблуках  и не пачкаться в грязи, чтобы уехать с ближайшей автобусной остановки? Когда-нибудь и это будет – асфальт и ухоженные улицы.

Но речь в данном случае о тех самых идейных и духовных скрепах, о той атмосфере, которой окутано село. Что сейчас скрепляет людей на селе? Может фермерство? Вряд ли! Если бы фермеры могли за четверть века накормить всю Россию, а наши местные фермеры прокормили бы села и города республики, то не пришлось бы заниматься импортозамещением.

Сейчас в наших селах нет той самой атмосферы хозяйственности, которая еще треть века назад была синонимом стабильности, когда житель любого села в республике, особенно на равнинной части, чувствовал свою сопричастность, будь то к колхозу, совхозу или опытно-производственному хозяйству.

Но в хозяйствах ведь воровали, говорят оппоненты старого строя. Да, воровали, несомненно. Но ни один колхозный (совхозный) шофер не построил своего благополучия исключительно на воровстве, как и не построил кричащего двух-трехэтажного особняка, в селе или в рекреационной зоне. Шофер же не может быть латифундистом — не может быть по определению.

Бывало, что выскакивал сельский шофер под комбайн и ссыпалось в кузов ГАЗ-51 или ГАЗ-53 зерно. Потом уже в сумерках грузовик загонялся задним ходом во двор и в потемках вся семья аккуратно и без потерь перекидывала зерно на заботливо расстеленный на земле брезент. Точно так же было и с силосом, без которого скот держать было нельзя. Но ни одна машина не заезжала во двор, груженной до краев или плотно сидевшей на рессорах – было тогда мощное общественное мнение. Если подворовывали, то, конечно, для себя, и в обязательном порядке часть зерна или силоса отдавалась соседке-старушке, рано овдовевшей или живущей без сыновей.

И поднимался этот колхозный шофер летом ни свет-ни заря – в четыре-пять часов утра. Наскоро перекусывал кусочком хлеба с чаем, наматывал портянки, натягивал кирзовые сапоги и, закуривая на ходу крепкую «Приму», спешил к машине, которую завгар  любезно разрешил оставлять на ночь, чтобы не тратить время на ходьбу до гаража.

Для того чтобы нормально жить умудрялся он в напряженную жатву вместе с семьей копать картофель на личном земельном участке. Отвозил собранный урожай на рынок в Гудермес и торговал до наступления темноты без всяких перекупщиков. Он не проводил громких акций о распродаже, а делал все просто — под «занавес базара» 50-ти килограммовый мешок картофеля уходил за три — четыре рубля.

Ведь торопился сельский труженик домой, чтобы утром  выехать или прийти на поле, а поле-то было общее.  Хотел хоть немного человек отдохнуть, и никогда на обратном пути не вступал в пререкания с «гаишником», который знал, что шофер возвращался с базара. В кармане всегда был «дежурный трояк», и отдавалась  «трешка» блюстителю дорожной безопасности без лишних слов и даже с легкой улыбкой на лице.  Все по-мужски, просто и сурово. Кто сейчас отдает деньги с легкой улыбкой?

А сколько лет жил колхозный шофер, пребывая в напряженном, подчас нечеловеческом режиме? До обидного мало – после выхода на пенсию, в лучшем случае, еще лет десять. К великому сожалению, 70-ти летний барьер – это  большая редкость, а некоторые не доживали и до пенсии.

Кстати, а как себя сейчас чувствует сельский пенсионер, вне зависимости от того, где он раньше работал — в колхозе, совхозе или в городе на заводе? Плохо себя чувствует! Его гнобят газовики, причем жестко, беспощадно и бесцеременно.

Чуть зазевался с поверкой газового счетчика, что-то упустил, в силу возраста или непонимания казенной терминологии, сразу же идет начисление по нормативу. Моментально и виртуозно – ни один сельский пастух, лихо владеющий кнутом, с расчетчиками по газу сравниться не может.

Норматив по газу у нас в республике при расчете отопления жилья такой же, как и в Оренбургской области – это 8,4 кубометров на один  квадратный метр помещения в месяц.

Как-то раз услышал одно объяснение такому феномену – дескать, в Осетии часто делают пироги, много тратят газа, а отсюда и такая цифра. Каждый день в домах по три пирога? Это какой же должна быть рождаемость, эффективность оказания медицинской помощи и средняя продолжительность жизни, чтобы оправдать такое объяснение? Идеальной! Но таковой нет, ни по одной из этих позиций.

Согласно действующему нормативу, для того, чтобы в течение месяца обогреть скромный сельский дом площадью 60 квадратных метров нужно более 500 кубометров газа –  если брать чисто по объему и перевести, к примеру, с учетом специфики села на … бардовозы (емкость цистерны более четырех кубов), то получится вереница из сотни машин. К слову, сейчас по всей республике столько бардовозов и не сыскать.

Раньше, конечно, их было поболее  — помню, еще пацанами мы с любопытством разглядывали приличную очередь из 30-40 бардовозов, которые скапливались на подступах к спиртзаводу, и вся набережная Терека окутывалась интересным запахом – его до сих пор легко можно отличаю от других, что от свалки, что от «Электроцинка».

Впрочем, не стоит отклоняться от темы. Так вот, расчет по нормативам превращает сельских пенсионеров в злостных должников и суммы здесь варьируются от 20 тысяч рублей и до пугающей сотни тысяч.  60 квадратов – это по сельским меркам, небольшой дом, но за год за отопление набегает около 33 тысяч рублей (500 х 12х 5, 47 рубля, а последний множитель — это стоимость кубометра газа).  И не важно, зима на дворе или жаркое лето – бал правит его величество «норматив».

И кто встал в такой трудной ситуации рядом с колхозным пенсионером, которого непомерный долг придавил к земле-матушке? Да никто! Сельский должник «Газпрома» — это же не водитель маршрутного такси, к которому потянулись действующие депутаты парламента, и возможно, еще будут тянуться кандидаты в депутаты, как минимум, в ближайшие полгода. Сельский труженик при сложившихся политических раскадах не имеет никакого влияния на целостность и устойчивость электорального поля – вероятно, так считают политтехнологи.

Откуда все эти воспоминания о прошлом и рассуждения о дне насущном? Да с той самой  лавочки, где в начале марта удалось  посидеть с сельчанами, и на весеннем радостном солнышке завести неторопливый разговор. И не только с лавочки, но и с угла центральной улицы или «пятачка» возле клуба, который перестал быть очагом культуры, как раньше.

Неторопливые разговоры, но темы крайне сложные, особенно та, что о земле. Совершенно неожиданный получился вывод — оказывается осетинское словосочетание  «зæххы хай» по своему смыслу, актуальности и звучанию совпадает с русским «земельный пай». Но  у одних паев нет и вовсе, а есть отдельные личности, которые умудрились ухватить «хай» площадью в полколхоза.

Кто не успел, тот – опоздал, и логика в этом есть. Со справедливостью — сложнее, и  архисложно найти, что же может объединять людей на селе.

Тимофей Хъурхъурагов