Среди бесланских заложников была учительница Надежда Цалоева-Гуриева — вместе с ней в здании школы находились ученики ее выпускного класса, 11-го «В», и трое детей. Двое из них — сын Борис и дочь Вера — погибли. После освобождения Надежда продолжила преподавать и создала в школе музей памяти.

Это ее рассказ о том, как возвращалась к жизни школа № 1, какие отношения теперь связывают бывших заложников и бойцов спецназа, принимавших участие в операции по их освобождению, и о том, почему у школы, известной всей стране, до сих пор нет номера.

«Это всегда была большая школа»

Наша школа очень старая. Это была первая школа в Беслане, она появилась в 1889 году. В этом году у нас юбилей — 130 лет. Когда-то она началась с того, что основатель мельник Николай Гутиев выделил в своем частном доме две комнаты. У него было несколько мельниц и большой участок земли в Беслане. Вот этот участок он отдал церкви, и там открыли церковно-приходскую школу. Через десять лет его младший брат со своим другом открыли школу для девочек. Оба здания до сих пор стоят — в одном из них Горгаз, а в другом водоканал.

Здание, где произошел теракт, было построено в 1942 году, оно для школы было уже шестым. Но все эти здания всегда находились на одном и том же пятачке площадью метров 500–600. Эта земля когда-то принадлежала основателям школы.

Идея создать музей появилась, еще когда я начала работать в школе. Наша директор, Лидия Александровна, очень хотела, чтобы он был создан. Мы уже тогда начали собирать материалы по истории школы, но в старом здании сделать это невозможно, там просто не было места. Любые возможные и невозможные места мы приспосабливали под классы, чтобы как-то поместиться.

Это всегда была очень большая школа — по количеству учащихся там было около тысячи человек и занимались здесь в две смены. Даже когда для школы сделали большую пристройку, все равно там было тесно.

«Мы хотели сохранить то, что осталось»

Когда произошел теракт, стало понятно, что, во-первых, надо спасать то, что осталось в школе, а во-вторых, надо собирать материалы, связанные с терактом, потому что, естественно, забыть об этом нельзя. Это слишком большая потеря для нашего города.

За этот один день, 3 сентября 2004 года, мы потеряли столько людей, сколько у нас погибло за всю Великую Отечественную войну. И если на войне гибли мужчины, то у нас погибли молодые женщины и дети. Просто умножьте сразу эти потери. Для нашего города это колоссальные, невосполнимые потери. Это наши друзья, коллеги, родные (всего на фронтах Великой Отечественной погибли 357 уроженцев города; жертвами теракта в Беслане стали 314 заложников, в том числе 186 детей. — Прим. ред).

И вот мы, еще работая в шестой школе во вторую смену, стали собирать эти материалы. Ходили в школу, собирали там то, что оставалось.

Первый раз я пришла в школу 7 сентября. За день до этого, 6 сентября, мы похоронили детей, а 7 сентября я пошла. Я еще ходила плохо, двигалась плохо, но пошла. Потому что у меня в кабинете оставалась наша родословная, там были Боречкины работы, связанные с историей нашей семьи, он у меня занимался поисковой работой. Конечно, оставить их там погибать я не могла. На тот момент я еще не думала ни о каком музее, мне надо было просто сохранить то, что являлось памятью моей семьи.

Что-то мы нашли сразу, а что-то из того, что сохранилось, собирали в кабинетах позднее. Всё это было мокрое, грязное, все предметы надо было как-то просушить и хотя бы немного почистить. Первое время мы хранили находки в гараже, у Лидии Александровны, нашего директора, у меня в сарайчике, у кого-то дома.

А потом переехали в новое здание и постепенно стали создавать музей. Первое, что мы открыли, в первый же год после переезда, это такой небольшой мемориальный уголок «Навеки вместе» — там на мемориальных досках были списки сотрудников, школьников и деток, наших учащихся. Как можно было их разделить? Они же погибли вместе.

«Учителя начали работать еще ранеными»

С детьми наши учителя начали работать еще ранеными. Сначала нам сказали, что мы год не будем работать, всех будут лечить, но потом обязали выйти в октябре уже. Честно говоря, может быть, это было и к лучшему. Такая была ситуация.

Но у нас ведь было очень много раненых, и ранения эти были разные. И у некоторых из тех, кто выходил на работу, швы были еще не сняты. У многих операции еще долго длились.

Я, например, вышла после того, как у меня из стопы вытащили стекло. Я чуть-чуть поджила, съездила в санаторий и вышла на работу. Я была на работе в начале ноября, а последнюю операцию мне сделали уже в декабре 2005-го.

Конечно, трудно сказать, что для ребят это был год полноценной учебы. Кто-то был в больнице, кто-то на операции, кто-то в санатории. Кому-то не позволяли еще ходить в школу — к ним мы ходили на дом. У меня было 10 детей. И с утра я ходила на дом к тем, кто не бывал в школе, а во второй половине дня, во вторую смену, мы работали в шестой школе, которая нас приняла.

Мой класс был выпускным, до теракта это был 11-й «В». После, конечно, вместо нескольких выпускных классов у нас остался только один — тем более что часть детей уехали, у нас была договоренность с Петербургом. Но своих детей мы выпустили уже летом 2005-го.

«Люди работают, каждый старается»

После мемориального уголка следующее, что было сделано, — это зал памяти, посвященный всем погибшим. В 2007 году это был первый зал нашего музея. Потом появилась часть, в которой рассказывается об истории самой школы, Зал славы, посвященный опять же спецназу, ребятам из МЧС и нашим, тем, кто нас спасал. Он находится в большом фойе третьего этажа.

Постепенно стало появляться всё больше экспонатов, их приносили люди. Кто-то, например, взял что-то на память из старой школы, а потом понял, что не может с этим жить, и принес эти предметы к нам.

Еще приносили много национальных вещей, связанных с бытом и культурой осетин. Так появился этнографический зал. Я их громко называю залами, но не все они большие по площади. Потом мы сделали тематическую выставку к 70-летию Победы. Я думала, она будет временной, но она стала постоянной.

Еще есть знаменный зал, он посвящен ребятам, чьи имена носят наши классы, но кто погиб не здесь, не во время теракта, а также живым ребятам (полное название школы сегодня — школа имени героев спецназа. — Прим. ред.). Еще готовится выставочный зал и зал искусств.

Классам присваивают имена не только тех, кто погиб при освобождении школы. Там, например, есть Евгений Родионов. Есть Анатолий Лебедь, десантник, выдающийся совершенно человек.

Есть двое десантников, которые живы. Один из них — это Вячеслав Бочаров. Участник наших событий, получил страшные ранения, после этого долго продолжал служить, а сейчас ведет колоссальную работу в Общественной палате.

Есть Георгий Калоев, воин-интернационалист, кавалер ордена Красной Звезды. В 19 лет он остался без ноги, когда служил в Афганистане, а потом здесь, в Осетии, создал Объединение боевого братства, возглавлял его.

К нам в музей много кто приходит, приезжают делегации из других регионов и даже международные. Сюда приводят детей из детских садиков — в этнографический зал. Заведует этим залом у нас осетиновед, которая создала прекрасный словарь бытовых слов на осетинском языке, очень хороший. Она проводит там занятия. В общем, люди работают, каждый старается.

«Наши дети готовы были на них молиться»

Со спецназовцами, которые спасали, мы, конечно, поддерживаем отношения. Они каждый год приезжают. Причем не обязательно только в сентябре. Даже если они просто оказываются в наших местах и у них есть возможность, они к нам заглядывают. Мы общаемся с ними, и с семьями погибших мы тоже дружим.

Я вообще думаю, что если бы наши дети и ребята-спецназовцы сразу имели возможность встречаться и общаться, и те, и другие были бы в лучшем состоянии психологически. Это помогло бы. Кому-то внушали, что мы настроены против спецназа, а ведь наши дети на них просто молиться готовы были, еще в те времена.

Моя дочь Ирина, например, все эти годы пыталась найти человека, который вынес ее из школы. Она всё время говорила: «Мама, у него такие голубые глаза». И одно время, если Иринка была со мной, когда ребята приезжали, я говорила им: «Ребята, ну-ка, покажите свои голубые глаза». Вы же представляете русский спецназ, сколько там голубых глаз. В конце концов мы узнали, кто он, но, к сожалению, только через два года после того, как он погиб. Это было так обидно, так больно.

Узнали мы случайно: когда он погиб, это было уже во время других событий, ему присвоили звание Героя России. О нем появился материал в интернете, Ирина его увидела и сказала: «Мама, если этот человек здесь, у нас, был, то это он». А на тот момент я уже знала, что человек с таким именем принимал участие в освобождении школы. Я просто не знала, что это он вынес.

Это вообще есть у наших детей — они помнят, они очень хорошо помнят. Кто-то запомнил глаза, кто-то какой-то жест. И всем очень хотелось всегда узнать имена. Для тех, кто знает, это очень важно. Вот одна из наших девочек, ее семья, знает, кто спасал. Этот человек тогда погиб, но они поддерживают связь с его папой. На самом деле это очень помогает людям жить.

Сейчас в основном народ у нас получает медицинское образование, многие выбирают юридические направления — понятно почему — и военные училища. Это не обязательно заложники, вообще ученики.

«Выдернуть, вывезти, реабилитировать»

Думаю, что для некоторых детей-терактников период восстановления не завершился до сих пор.

Тогда надо было сразу всю семью брать вместе и вывозить на реабилитацию. Хочет папа, не хочет, хочет бабушка, не хочет — всех, кто живет в одном доме, нужно было брать и вывозить на лечение. Просто выдернуть, вывезти, реабилитировать и привезти назад. Потому что так получалось, что ребенок пришел в себя, вернулся — а здесь папа никакой, мама никакая, бабушка никакая. И всё это опять загоняется непонятно куда.

Другое дело, что тогда надо было сделать так, чтобы все могли выговориться, выплакаться. Я, например, очень редко отказываю журналистам — потому что я очень им обязана. Мне тогда надо было рассказать о том, что я видела внутри, я говорила только правду — то, что я видела своими глазами. И всё, что было у меня на сердце, они принимали на себя. Я ведь видела по ним, как им тяжело, но они слушали и это помогло. За это я им благодарна.

Теперь я рассказываю больше, потому что часть информации у меня есть из других источников — я ее проверяла, перепроверяла, я ведь знаю, что об одном и том же можно рассказывать по-разному. Так человек устроен. Поэтому я рассказываю много, но только то, что я точно знаю.

Те люди, которые не были в зале, которые не были в школе, не видели нас никогда, начинают давать оценки — как себя вели учителя, что там происходило. Это очень неправильно.

Нам, например, привозили на вычитку книгу «Дети Беслана». Мы с автором ругались, он говорил — это ведь художественное произведение. Но тогда удалите оттуда наши имена! Ведь вы не знаете, где имя мальчика, где имя девочки, где чеченские дети, где осетинские.

На сегодняшний день единственная книга, которую я могу спокойно называть заслуживающей доверия, за исключением небольших деталей, это второе издание книги Эльзы Баскаевой «Пепел Беслана».

Она собирала воспоминания заложников, записывала, потом давала людям вычитывать и уже с учетом этих исправлений вносила в книгу. Ее дочь была заложницей, она выжила.

«Теперь мы — школа без номера»

То, что пишут о том, что мы не можем получить обратно свой номер, — к сожалению, правда. И это очень грустно. Сначала нас пытались сделать девятой школой, и мы страшно возмутились — и взрослые, и дети. Для нас это было оскорбление. На тот момент школе было больше 100 лет, такие вещи делать нельзя ни в коем случае. Ведь получалось, что те, кто погиб во время теракта, ничего не смогли спасти.

Так мы остались без номера. Сначала мы были «ГБОУ СОШ города Беслана по улице Коминтерна». Потом улица Коминтерна исчезла, и мы до сих пор считаемся просто «ГБОУ СОШ города Беслана». И у наших детей в аттестатах тоже нет номера школы — иногда у них вузы поэтому отказываются принимать документы, говорят, что аттестаты недействительные. Школа вмешивается, конечно, мы посылаем документы, объясняем, но тем не менее.

Решение о том, как называется учебное заведение, какая у него нумерация, принимает родительский комитет, педагогический коллектив школы, попечительский совет. И, естественно, дети. Мы опрашивали всех, всё было сделано, но вопрос всё равно подвис. Так быть не должно. Детям важно знать, что их желания слышат.

Причем в свое время такое решение было принято. Его принял Тамерлан Агузаров.

В начале зимы 2016 года он (Тамерлан Агузаров) принял группу учителей из нашей школы. Мы привезли ему все документы, рассказали о том, что и куда мы писали все эти годы с просьбой вернуть нашей школе номер. Он посмотрел их и спросил: «А как вы отнесетесь к тому, чтобы это была не школа № 1 имени героев спецназа, а гимназия?»

Мы, конечно, понимали, что гимназия — это совсем другая ответственность для нас как учителей, это другой уровень, который требовал серьезной работы. Но мы подумали и решили, что это здорово, это развитие, это жизнь школы. Потому что мы начинали как церковно-приходская школа, а теперь станем гимназией. Поэтому мы сказали, что да, мы согласны.

10 февраля Тамерлан Агузаров сказал республиканскому министру образования, что решение принято, подписывайте приказ, но пока не оглашайте. Он должен был приехать в Осетию 19 февраля, а 20 февраля у нас должен был состояться праздник, встреча наших друзей. Было много гостей — с Ямала, с Урала, из разных регионов. И вот 19 февраля вечером мы репетировали концерт, когда кто-то зашел в актовый зал и сказал, что Агузаров умер. После этого приказ так до сих пор и не вступил в силу, хотя мы обращались, кажется, ко всем.

Это очень стыдно на самом деле. У нас третий год в подвале лежат заготовленные таблички с номером школы, а мы не можем начать работать как положено.

«Линейка у нас всегда бывает позже»

У нас каждый год линейка проводится позже, чем по всей стране. Учиться мы начинаем с 5-го числа. Потому что дни с 1 по 3 сентября очень тяжелые. Там у нас траурные мероприятия, мы вспоминаем всех погибших, приезжают делегации. Потом 4-го всем надо немного прийти в себя и подготовить к празднику детишек. И 5-го уже у нас проводится линейка, на которой мы вновь всех вспоминаем.

«Первый звонок» всегда бывает очень торжественный, и в этот раз будет так же. Традиции мы в нашей школе сохраняем очень хорошо.