Первая постановка в Госдрамтеатре Южной Осетии вышла комом. И понятно это стало в первые минуты.

Занавес поднимается. На сцену выходят пастухи. Они рассаживаются по камням, ступенькам. Одна груда камней служит столом, на котором позже будет накрыт простенький ужин. За их спиной – башня. Они беседуют о чем-то своем. В основу постановки положен перевод поэмы Нафи Джусоева и Хазбатыра Ардасенова. Текст в стихах на слух ложится сложно, иногда слова звучат интонационно неправильно. В первые минуты содержание разговоров понимается с трудом. Однако это раздражает не так сильно, как полное отсутствие контакта у актеров на сцене. Каждый проводит время в ожидании своей реплики, совершенно не реагируя на происходящее рядом.

Собственно, это стало одним из главных минусов всего спектакля. Особенно ярко это выразилось в кульминационных диалогах Фатимы с Наибом, Фатимы и Дзамболата. Недоработанными выглядели и сами мизансцены. То главной героине некуда деть руки, то Дзамболат застывает в неестественной позе, то действия, совершаемые персонажами, совершенно не оправданы контекстом. Всё это не позволяет зрителю поверить в события, разворачивающиеся на сцене, — ведь не верят и сами герои.

К пастухам пришел гость. Все, кто читал Коста, понимают, что это возвратившийся с плена Дзамболат. Мне задумка так начать спектакль понравилась. Это необычно. Однако точное следование тексту и отказ от дополнительных сцен, которые позволили бы прорисовать психотипы главных героев, погрузить зрителя в атмосферу, в предысторию, не позволили режиссеру успешно реализовать столь удачную находку.

Зритель получает весьма куцые сведения о Наибе, видит Дзамболата, который с кем-то танцует «Хонга», узнает о войне. Дальше происходит диалог Наиба и Фатимы. Лишенный почвы, он будто повисает в воздухе. Что стало причиной разговора, почему Фатима не выходит замуж, кто такой Ибрагим – неясно. Красивым, вызвавшим мурашки был только один момент – уход Фатимы сопровождался упавшей стеной башни, на фоне которой отец схватился за сердце. Это было сильно. Но не точно. Первая стена должна была упасть, когда Дзамболат ушел на войну, или же – когда пришла весть о его гибели. Этой сцены не хватало и для общего понимания истории.

Дзамболат-бродяга, который слушает этот диалог тут же, якобы со слов пастухов, направляется в село. С момента диалога прошло года 4 – Фатима играет со своим сыном в жмурки. Снова неестественные реакции героини, беспокойные руки, бесстрастное выражение во время реплик партнера – ощущения от этого примерно такие же, как если бы зрителям предложили есть пенопласт. В конце диалога Дзамболат назвал себя и ушел. Тут «обрушилась» вторая стена башни. Внутренний голос этому воспротивился, но с треском принял.

Понравилось мне то, что режиссер увидел в этой истории смятение, сомнения и бурю чувств Фатимы. Обычно этот момент ускользает от внимания. Ведь возвращение Дзамболата всколыхнуло внутренний мир героини, и решение остаться женой и матерью далось не так просто. Однако к метавшейся по сцене Фатиме вышли 5 женщин, одеждами напоминающих монахинь, и стали рассказывать о ее переживаниях. То есть режиссер не показывает нам эти переживания и не заставляет почувствовать. Нам просто о них рассказывают.

И это не единственный эпизод, решенный таким образом. И вновь виной попытка точного следования тексту перевода. По сути перед нами не глубокая полнометражная картина, существующая во времени и пространстве, а плоская иллюстрация перевода поэмы.

Проблема еще и в том, что метания и стенания героини затягиваются. Она так убивается, что очевидно – она и вовсе забыла о материнском и супружнем долге. Снова приходит Дзамболат и пытается забрать Фатиму. Он выбрит, взамен лохмотьев уже в черкеске и бурке. Героиня прикасается к своему бывшему возлюбленному, приближается к нему и в каждом жесте заметно, что ее к нему просто тянет. Почему она не уезжает – неясно. Слова о «мæнæн ис мой, ныр мад дæн æз» звучат на этом фоне неубедительно.

Он уходит и снова «рушится» одна из стен башни. Здесь это выглядит и вовсе неоправданным. Четвертая, последняя, сторона упадет, когда о возвращении Дзамболата узнает Ибрагим. Понять это и вовсе не представляется возможным.

Кстати говоря, Ибрагим появляется на сцене только сейчас – после визита Дзамболата. Он привез жене подарок. В целом совершенно невзрачный персонаж, с которым героиню ничего не связывает. По крайней мере об этом говорит её не видящий мужа взгляд. Все её мысли о бывшем возлюбленном. Забавным и даже комичным выглядит решение Ибрагима налить себе рог сразу после известия о возвращении шурина. Затем он уходит вглубь сцены, после чего и рушится башня окончательно.

Дальше история повествуется в соответствии с первоисточником. Отмечу еще один факт, на который обратил внимание режиссер и который часто намерено стирается – в диалоге с Фатимой Дзамболат упоминает о том, как она спешила под покровом ночи в его объятия.

«Нет, нет, Фатима… Нет, в тебе

Исчезнуть не могли бесследно

Восторги райских тех ночей!», — пишет Коста.

Этот момент считаю ключевым в поэме. Он объясняет, почему Фатима не вышла замуж за алдара, почему ушла к холопу, и из-за чего, собственно, произошла вся трагедия.

Но точное следование первоисточнику на самом деле не такое уж и точное. Дзамболат стрелял в Ибрагима, когда тот делал намаз. Потому что были герои мусульмане. Потому что были черкесами. И воевал Дзамболат на стороне Шамиля тоже поэтому. Здесь же получилось, что осетины воевали против России. Возможно, режиссеру следовало жестче придерживаться фактологической составляющей поэмы, но не воспроизводить картины в строгом соответствии с повествованием. Это позволило бы избежать ошибок и дать зрителям насладиться всей глубиной трагедии Коста Хетагурова.

Элина Сугарова

фото sputnik-ossetia